Николай Минский

(1856 – 1937)

Ноктюрн

Полночь бьёт... Заснуть пора...

Отчего-то страшно спать.

С другом, что ли, до утра

Вслух теперь бы помечтать.

Вспомнить счастье детских лет,

Детства ясную печаль...

Ах, на свете друга нет,

И что нет его, не жаль!

Если души всех людей

Таковы, как и моя,

Не хочу иметь друзей,

Не могу быть другом я.

Никого я не люблю,

Все мне чужды, чужд я всем,

Ни о ком я не скорблю

И не радуюсь ни с кем.

Есть слова... Я все их знал.

От высоких слов не раз

Я скорбел и ликовал,

Даже слёзы лил подчас.

Но устал я лепетать

Звучный лепет детских дней.

Полночь бьёт... Мне страшно спать,

А не спать ещё страшней...

Она, как полдень хороша...

Она, как полдень хороша,

Она загадочней полночи.

У ней не плакавшие очи

И не страдавшая душа.

А мне, чья жизнь – борьба и горе,

По ней томиться суждено.

Так вечно плачущее море

В безмолвный берег влюблено

Два пути

Нет двух путей добра и зла, 
Есть два пути добра. 
Меня свобода привела
К распутью в час утра. 

И так сказала: «Две тропы, 
Две правды, два добра. 
Их выбор – мука для толпы, 
Для мудреца – игра. 

То, что доныне средь людей 
Грехом и злом слывёт, 
Есть лишь начало двух путей, 
Их первый поворот. 

Сулит единство бытия 
Путь шумной суеты. 
Другой безмолвен путь, суля 
Единство пустоты. 

Сулят и лгут, и к той же мгле
Приводят гробовой. 
Ты – призрак бога на земле, 
Бог – призрак в небе твой. 

Проклятье в том, что не дано 
Единого пути. 
Блаженство в том, что всё равно, 
Каким путём идти. 

Беспечно, как в прогулки час, 
Ступай тем иль другим, 
С людьми волнуясь и трудясь, 
В душе невозмутим. 

Их счастье счастьем отрицай, 
Любовью жги любовь. 
В душе меня лишь созерцай, 
Лишь мне дары готовь. 

Моей улыбкой мир согрей. 
Поведай всем, о чём
С тобою первым из людей 
Шепталась я вдвоём. 

Скажи: я светоч им зажгла, 
Неведомый вчера. 
Нет двух путей добра и зла. 
Есть два пути добра». 

Волна

Нежно-бесстрастная,

Нежно-холодная,

Вечно подвластная,

Вечно свободная.

К берегу льнущая,

Томно-ревнивая,

В море бегущая,

Вольнолюбивая.

В бездне рождённая,

Смертью грозящая,

В небо влюблённая,

Тайной манящая.

Лживая, ясная,

Звучно-печальная,

Чуждо-прекрасная,

Близкая, дальная...

Моей вы вняли грустной лире...

Моей вы вняли грустной лире,

Хоть не моей полны печали.

Я не нашёл святыни в мире,

Вы счастья в нём не отыскали.

Так рвётся к небу и не может

Достичь небес фонтан алмазный,

И душу нежит и тревожит

Его рассказ непересказный.

А рядом ива молодая

Поникла под напев унылый.

Её манит земля сырая,

Прильнуть к земле у ней нет силы…

В моей душе любовь восходит...

В моей душе любовь восходит,

Как солнце, в блеске красоты,

И песни стройные рождает,

Как ароматные цветы.

В моей душе твой взор холодный

То солнце знойное зажёг.

Ах, если б я тем знойным солнцем

Зажечь твой взор холодный мог!

Есть гимны звучные, – я в детстве им внимал...

Есть гимны звучные, – я в детстве им внимал.

О, если б мог тебе я посвятить их ныне!

Есть песни дивные, – злой вихорь разбросал

Их звуки светлые по жизненной пустыне...

О, как ничтожно всё, что после я писал,

Пред тем, что пели мне в младенческие годы

И голоса души, и голоса природы!

О, если бы скорбеть душистый мог цветок,

Случайно выросший на поле битвы дикой,

Забрызганный в крови, затоптанный в песок, –

Он бы, как я, скорбел... Я с детства слышал крики

Вражды и мук. Туман кровавый заволок

Зарю моих надежд, прекрасных и стыдливых.

Друг! Не ищи меня в моих стихах пытливых.

В них рядом встретишь ты созвучья робких мук

И робких радостей, смесь веры и сомнений.

Я в сумерки веков рождён, когда вокруг

С зарёй пугливою боролись ночи тени.

Бывало, чуть в душе раздастся песни звук,

Как слышу голос злой: «Молчи, поэт досужный!

И стань в ряды бойцов: слова теперь ненужны».

Ты лгал, о голос злой! Быть может, никогда

Так страстно мир не ждал пророческого слова.

Лишь слово царствует. Меч был рабом всегда.

Лишь словом создан свет, лишь им создастся снова.

Приди, пророк любви! И гордая вражда

Падёт к твоим ногам и будет ждать смиренно,

Что ты прикажешь ей, ты – друг и царь вселенной!

Утешение 

Оно не в книгах мудреца, 
Не в сладких вымыслах поэта, 
Не в громких подвигах бойца, 
Не в тихих подвигах аскета. 

Но между тем, как скорби тень
Растёт, ложась на всё святое, – 
Смотри: с востока, что ни день, 
Восходит солнце золотое. 

И каждый год цветёт весна, 
Не зная думы безотрадной, 
И, солнца луч впивая жадно, 
Спешат на волю семена. 

И всходы тайной силой пучит, 
И вскоре листья рождены, 
И ветер ласковый их учит
Шептать название весны. 

Душа свершила круг великий. 
И вот, вернувшись к детским снам, 
Я вновь, как праотец мой дикий, 
Молюсь деревьям и звездам. 

Быть может, мир прекрасней был когда-то...

Быть может, мир прекрасней был когда-то,

Быть может, мы отвержены судьбой.

В одно, друзья, в одно я верю свято,

Что каждый век быть должен сам собой.

Нет, за свою печаль, свою тревогу

Я не возьму блаженства прошлых дней.

Мы, отрицая, так же служим богу,

Как наши предки – верою своей.

Пускай мы пьём из ядовитой чаши.

Но если бог поставил миру цель,

Без нас ей не свершиться. Скорби наши –

Грядущих ликований колыбель.

Мои сомненья созданы не мною,

Моя печаль скрывается в веках.

Знать, вера предков родилась больною

И умереть должна у нас в сердцах.

Из рук судьбы свой крест беру смиренно,

Сомнений яд хочу испить до дна.

Лишь то, чем мы живём, для нас священно –

И пусть придут иные времена!

Поэту

Не до песен, поэт, не до нежных певцов! 
Ныне нужно отважных и грубых бойцов. 
Род людской пополам разделился. 
Закипела борьба, – всякий стройся в ряды, 
В ком не умерло чувство священной вражды. 
Слишком рано, поэт, ты родился! 

Подожди, – и рассеется сумрак веков, 
И не будет господ, и не будет рабов, – 
Стихнет бой, что столетия длился. 
Род людской возмужает и станет умён, 
И спокоен, и честен, и сыт, и учён... 
Слишком поздно, поэт, ты родился!